Елена Игнатова - Загадки Петербурга II. Город трех революций
А ее друг, поэт и переводчик Михаил Лозинский так объяснял свое решение не покидать родину: «В отдельности влияние каждого культурного человека на окружающую жизнь может казаться очень скромным и не оправдывать приносимой им жертвы. Но как только один из таких немногих покидает Россию, видишь, какой огромный и невосполнимый он этим наносит ей ущерб: каждый уходящий подрывает дело сохранения культуры; а ее надо сберечь во что бы то ни стало. Если все разъедутся, в России наступит тьма, и культуру ей придется вновь принимать из рук иноземцев. Нельзя уходить и смотреть через забор, как она дичает и пустеет. Надо оставаться на своем посту. Это наша историческая миссия».
Борьба с церковью и ее последствия
Церковь — прибежище. Разграбление храмов. Обновленцы. Суд над «церковниками». Священник Михаил Яворский. «Октябрины» и «звездины». Сексуальная революция. Крематорий — символ прогресса. Кладбища Александро-Невской лавры
Орудием в деле всемирного переворота, мировой революции, должен был стать народ, утративший национальное и религиозное самосознание, поэтому после победы большевики повели наступление на религию. За отделением церкви от государства должно было последовать ее разграбление и планомерное истребление священников. Большевики разделяли взгляды идеологов французской революции, которые провозглашали: «Нет религии, кроме свободы» — и декларировали уничтожение всех религий, потому что в будущей «всемирной республике» будет только один бог — народ! (Марксистам осталось лишь заменить «народ» на «пролетариат».) В 1793 году во Франции убивали священников, переплавляли колокола и священную утварь, жгли церковные книги, оскверняли мощи святых. Томас Карлейль писал о том, что происходило в Париже: «Большинство этих людей были еще пьяны от вина, выпитого ими из потиров, и закусывали скумбрией на дискосах! Усевшись верхом на ослов, одетых в рясы священников, они правили священническими орарями, сжимая в той же руке чашу причастия и освященные просфоры… В таком виде приблизились эти нечестивцы к Конвенту. Они вошли туда бесконечной лентой, выстроившись в два ряда, все задрапированные, подобно актерам, в фантастические священнические одеяния, неся носилки с наваленной на них добычей: дароносицами, канделябрами, золотыми и серебряными блюдами». В зале Конвента они решили сплясать «Карманьолу», и депутаты революционного парламента «взяли за руки девушек, щеголявших в священнических одеждах, и протанцевали с ними».
В советской России до плясок в Совнаркоме дело не доходило, но отношение к религии у большевиков было таким же. Первым делом им предстояло сокрушить самую влиятельную в стране православную церковь, другими конфессиями они занялись позже. В директивах ЦК ВКП начала 20-х годов говорилось, что нужно с большой осторожностью проводить мероприятия, затрагивающие религиозные чувства населения, однако эта терпимость не распространялось на православие, к которому большевики относились как к одному из главных врагов советского строя. Борьбу с православной церковью они начали своим обычным способом — насилием: священников брали в заложники и расстреливали, в октябре 1918 года разнесся слух, что готовится декрет об отмене церковных праздников, а в январе 1919 года петроградские власти попытались занять здания Александро-Невской лавры. Это вызвало волнения в городе, верующие создали «Братство защиты Александро-Невской лавры», и властям пришлось отступить.
Оказалось, что привить людям классовую ненависть куда легче, чем искоренить в их душах религиозное чувство. Этот урок усвоили не все — через два месяца комиссариат юстиции Союза коммун Северной области принял постановление о вскрытии раки с мощами св. Александра Невского в лавре, но президиум Петросовета, опасаясь новых волнений, не дал своего согласия. Через месяц комиссариат юстиции повторил запрос в Петросовет и снова получил отказ. В это время «изъятия» мощей происходили во всей стране, НКВД издал циркуляр о правилах их проведения: раку с мощами следовало вскрыть в присутствии представителей общественности, мощи выставить для обозрения, после чего вернуть на место или передать в музей для «публичного постоянного осмотра». Кинохроника сохранила эпизоды этих изъятий: представители общественности и само действо очень напоминают картины Иеронима Босха. В июле 1920 года Совнарком одобрил предложение наркомата юстиции «О ликвидации мощей во всероссийском масштабе». (Ленин не мог предвидеть, что через несколько лет его самого превратят в «мощи».) Изъятые в начале 20-х годов мощи святых Александра Невского, Серафима Саровского, Зосимы и Савватия впоследствии были переданы ленинградскому Музею истории религии и атеизма, открытому в 1932 году в Казанском соборе. Музейные работники не придумали, как ими распорядиться, и отложили дело, а через полвека с лишним во время одного из «субботников» сотрудники музея стали разбирать хлам на чердаке и обнаружили какой-то ящик под слоем пыли. В нем оказались мощи св. Серафима Саровского. В 1991 году эта святыня была возвращена церкви.
Насилие и кощунства властей не поколебали настроений верующих, что стало очевидным сразу после объявления нэпа. В пасхальное воскресенье 1921 года в Петрограде «был грандиозный крестный ход по городу. Религиозная процессия обратилась в политическую демонстрацию. Было несколько инцидентов с несниманием шапок. С некоторых шапки были сбиты», — записал Г. А. Князев. Церковь стала прибежищем для разных людей, в том числе для самых бесправных в новом обществе. Священник Анатолий Краснов-Левитин вспоминал о нищих у петроградских храмов 20-х годов: «Среди просящих милостыню было особенно много бывших полковых священников… Особенно колоритны были флотские иеромонахи: в клобуках, но в коротких рясах, они просили энергично, требовательно, без всякого заискивания… Среди нищих можно было увидеть пожилых дам… опрятно, но бедно одетых. Самое тяжелое впечатление производили бывшие офицеры, раненные, контуженные, в кителях со споротыми погонами, они протягивали руку с мучительным стыдом, с искаженным выражением на лице». Пожилая, оставшаяся в одиночестве аристократка Евгения Александровна Свиньина в голодные времена спасалась, прислуживая в часовне при Домике Петра Великого. «Слава, слава Богу — да будет благословенно имя Его! Говорю это здесь, в историческом домике Петра Великого, под шепот молитвы меня окружающих и под чтение Акафиста Спасителю, под сенью которого я нашла хлеб насущный и уже третий год существую благодаря Святым рукам Его, протянувшего мне Свою помощь и милосердно не отвратившего от нас лица Своего», — писала она родным в 1922 году.
В тяжелые для России времена люди всегда обращались к церкви, в ней видели оплот и залог спасения народа; и после революции ученые, бывшие общественные деятели, военные связывали свои судьбы с церковью. Известный экономист, профессор Московского университета, в будущем религиозный философ и теолог С. Н. Булгаков стал священником в 1918 году; казненный в Петрограде по приговору процесса «церковников» архимандрит Сергий, в прошлом профессор Военно-юридической академии и член Государственной думы, был рукоположен в священники в 1920 году. На суде его спрашивали: «Чем вы объясните такое повальное вхождение и надевание ряс со стороны сенаторов, профессоров, студентов, инженеров, адвокатов и так далее?» В отчете ГПУ за 1923 год сообщалось, что за год было обнаружено «в церкви состоящими в поповских должностях более 1000 человек бывших кадровых офицеров, б. полицейских и членов Союза Русского Народа», то есть только в 1923 году было арестовано и репрессировано более тысячи священников, пришедших в церковь во времена гонений; такие люди будут из года в год пополнять список новомучеников. В церковь шла молодежь, «юноши и девушки, читающие, ищущие, спорящие о церковных течениях, впоследствии погибшие почти все в лагерях», писал Краснов-Левитин. Примечательна его личная история — он рос в нерелигиозной семье, но с детства чувствовал потребность в вере и в восемь лет самостоятельно пришел в церковь. «Когда меня спрашивают, как я представляю идеальную общину, я вспоминаю Питер 20-х годов», — писал он. Бо́льшую часть петроградской общины тогда, как и полвека спустя, составляли женщины. В 60–70-х годах на службах в церквях были почти одни женщины, казавшиеся молодежи «пережитками» чуть ли не дореволюционного прошлого, но по возрасту они могли быть дочерями прихожанок начала 20-х годов.
Вожди большевиков нашли повод для расправы с церковью в трагедии голодавшего Поволжья. В марте 1922 года Троцкий счел, что «кампания по поводу голода для этого крайне выгодна», а Ленин направил в Политбюро письмо: «Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей… Взять в свои руки этот фонд в несколько миллионов золотых рублей (а может быть, и в несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало… Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии нам удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». Сколько выгод сразу: пополнить казну, и пустить кровь, и запугать людей так, чтобы пикнуть не смели, — от замыслов полупарализованного вождя так и разило адской серой!
